Буддизм
                Учение Старцев
 
«
Тхеравада.ру    
   
 

 
  ٭
.

Бхайа-бхерава сутта: Страх и ужас
МН 4

 
редакция перевода: 04.06.2010
Перевод с английского: SB

источник:
www.accesstoinsight.org

Я слышал, что однажды Благословенный обитал в лесу Джеты, в монастыре, построенном Анатхапиндикой. Тогда брахман Джануссонин направился к Благословенному и, подойдя, обменялся с ним учтивым приветствием. После обмена приветствиями и учтивостью он сел в стороне. И, сидя там, он обратился к Благословенному: «Господин Готама, сыны добрых семей, которые из убежденности в Господине Готаме ушли из дома в бездомность – Господин Готама их лидер? Господин Готама их помощник? Господин Готама их вдохновитель? Господин Готама пример для них?
- Да, брахман, это так. Сыны добрых семей, которые из убежденности во мне ушли из дома в бездомность – я их лидер. Я их помощник. Я их вдохновитель. Меня они берут в качестве примера.
- Но, Господин Готама, это непросто – выдерживать жизнь в удаленных обителях. Не просто блюсти затворничество. Не просто наслаждаться одиночеством. Лес расхищает ум монаха, который не обрел концентрацию.
- Да, брахман, это так. Непросто выдерживать жизнь в удаленных обителях. Не просто блюсти затворничество. Непросто наслаждаться одиночеством. Лес расхищает ум монаха, который не обрел концентрацию. Перед моим Пробуждением, когда я был еще непробужденным Бодхисаттой, ко мне тоже пришла мысль: «Непросто выдерживать жизнь в удаленных обителях. Не просто блюсти затворничество. Непросто наслаждаться одиночеством. Лес расхищает ум монаха, который не обрел концентрацию».
Тогда мысль посетила меня: «Когда жрецы и отшельники, которые не чисты в поступках, уходят в удаленные леса или дикие обители, то из-за этого недостатка их поступков в них вырастают неумелые ужас и страх. Но это не имеет отношения ко мне, чтобы будучи нечистым в поступках я оставался в удаленных лесах или диких обителях. Я чист в поступках. Я один из тех благородных, которые, будучи чисты в поступках, пребывают в удаленных лесах и диких обителях». И, наблюдая в себе эту чистоту своих поступков, я обрел даже еще большую неустрашимость перед жизнью в диких местах.
Тут мысль посетила меня: «Когда жрецы и отшельники, которые не чисты в речах, уходят в удаленные леса или дикие обители, то из-за этого недостатка в их речах, в них вырастают неумелые ужас и страх. Но это не имеет отношения ко мне, чтобы будучи нечистым в речах я оставался в удаленных лесах или диких обителях. Я чист в речах. Я один из тех благородных, которые, будучи чисты в речах, пребывают в удаленных лесах или диких обителях». И, наблюдая в себе эту чистоту своих речей, я обрел даже еще большую неустрашимость перед жизнью в диких местах.
Тут мысль посетила меня: «Когда жрецы и отшельники, которые не чисты в мыслях, уходят в удаленные леса или дикие обители, то из-за этого недостатка в их мыслях, в них вырастают неумелые ужас и страх. Но это не имеет отношения ко мне, чтобы будучи нечистым в мыслях я оставался в удаленных лесах или диких обителях. Я чист в мыслях. Я один из тех благородных, которые, будучи чисты в мыслях, пребывают в удаленных лесах или диких обителях». И, наблюдая в себе эту чистоту своих мыслей, я обрел даже еще большую неустрашимость перед жизнью в диких местах.
Тут мысль посетила меня: «Когда жрецы и отшельники, которые не чисты в образе жизни, уходят в удаленные леса или дикие обители, то из-за этого недостатка их образа жизни, в них вырастают неумелые ужас и страх. Но это не имеет отношения ко мне, чтобы будучи нечистым в образе жизни я оставался в удаленных лесах или диких обителях. Я чист в образе жизни. Я один из тех благородных, которые, будучи чисты в образе жизни, пребывают в удаленных лесах или диких обителях». И, наблюдая в себе эту чистоту своего образа жизни, я обрел даже еще большую неустрашимость перед жизнью в диких местах.
Тут мысль посетила меня: «Когда жрецы и отшельники, которые жадны и горячо страстны до чувственных утех, уходят в удаленные леса или дикие обители, то из-за этого недостатка жадности и горячей страсти до чувственных утех в них вырастают неумелые ужас и страх. Но это не имеет отношения ко мне, чтобы будучи жадным и горячо страстным до чувственных утех я оставался в удаленных лесах или диких обителях. Я не жаден до чувственных утех. Я один из тех благородных, которые, будучи не жадны до чувственных утех, пребывают в удаленных лесах или диких обителях». И, наблюдая в себе это отсутствие жадности до чувственных утех, я обрел даже еще большую неустрашимость перед жизнью в диких местах.
Тут мысль посетила меня: «Когда жрецы и отшельники, которые недоброжелательны и имеют пагубные установки, уходят в удаленные леса или дикие обители, то из- за этого недостатка их недоброжелательности и пагубных установок в них вырастают неумелые ужас и страх. Но это не имеет отношения ко мне, чтобы будучи недоброжелательным и с пагубными установками я оставался в удаленных лесах или диких обителях. Я имею доброжелательный ум. Я один из тех благородных, которые, имея доброжелательный ум, пребывают в удаленных лесах или диких обителях». И, наблюдая в себе эту доброжелательность своего ума, я обрел даже еще большую неустрашимость перед жизнью в диких местах.
Тут мысль посетила меня: «Когда жрецы и отшельники, которые покорены ленью и сонливостью, уходят в удаленные леса или дикие обители, то из-за этого недостатка их лени и сонливости в них вырастают неумелые ужас и страх. Но это не имеет отношения ко мне, чтобы будучи ленивым и сонным я оставался в удаленных лесах или диких обителях. Я отстранился от лени и сонливости. Я один из тех благородных, которые, отстранившись от лени и сонливости, пребывают в удаленных лесах или диких обителях». И видя в себе эту отстраненность от лени и сонливости, я обрел даже еще большую неустрашимость перед жизнью в диких местах.
Тут мысль посетила меня: «Когда жрецы и отшельники, которые неугомонны и с беспокойным умом, уходят в удаленные леса или дикие обители, то из-за этого недостатка их неугомонности и беспокойного ума в них вырастают неумелые ужас и страх. Но это не имеет отношения ко мне, чтобы будучи неугомонным и беспокойным я оставался в удаленных лесах или диких обителях. Мой ум спокоен. Я один из тех благородных, которые, обладая спокойным умом, пребывают в удаленных лесах или диких обителях». И, наблюдая в себе это спокойствие своего ума, я обрел даже еще большую неустрашимость перед жизнью в диких местах.
Тут мысль посетила меня: «Когда жрецы и отшельники, которые неуверенны и погрязли в сомнениях, уходят в удаленные леса или дикие обители, то из-за этого недостатка их неуверенности и сомнений в них вырастают неумелые ужас и страх. Но это не имеет отношения ко мне, чтобы будучи неуверенным и сомневающимся я оставался в удаленных лесах или диких обителях. Я ушел за пределы неуверенности. Я один из тех благородных, которые, выйдя за пределы неуверенности, пребывают в удаленных лесах или диких обителях». И, наблюдая в себе это отсутствие неуверенности, я обрел даже еще большую неустрашимость перед жизнью в диких местах.
Тут мысль посетила меня: «Когда жрецы и отшельники, которые превозносят себя и принижают других, уходят в удаленные леса или дикие обители, то из-за этого недостатка их склонности превозносить себя и принижать других в них вырастают неумелые ужас и страх. Но это не имеет отношения ко мне, чтобы имея склонность превозносить себя и принижать других я оставался в удаленных лесах или диких обителях. Я не превозношу себя и не принижаю других. Я один из тех благородных, которые, не превознося себя и не принижая других, пребывают в удаленных лесах или диких обителях». И, наблюдая в себе отсутствие этой склонности превозносить себя и принижать других, я обрел даже еще большую неустрашимость перед жизнью в диких местах.
Тут мысль посетила меня: «Когда жрецы и отшельники, которые склонны паниковать и страшиться, уходят в удаленные леса или дикие обители, то из-за этого недостатка их склонности к панике и страху в них вырастают неумелые ужас и страх. Но это не имеет отношения ко мне, чтобы имея склонность паниковать и страшиться я оставался в удаленных лесах или диких обителях. Меня не беспокоят мурашки. Я один из тех благородных, которые, будучи не беспокоемы «гусиной кожей», пребывают в удаленных лесах или диких обителях». И, наблюдая в себе отсутствие каких-либо мурашек, я обрел даже еще большую неустрашимость перед жизнью в диких местах.
Тут мысль посетила меня: «Когда жрецы и отшельники, которые корыстны до прибыли, приношений и славы, уходят в удаленные леса или дикие обители, то из-за этого недостатка их корысти к прибыли, приношениям и славе, в них вырастают неумелые ужас и страх. Но это не имеет отношения ко мне, чтобы имея корысть к прибыли, приношениям и славе, я оставался в удаленных лесах или диких обителях. У меня лишь немного желаний. Я один из тех благородных, которые, имея лишь немного желаний, пребывают в уединенных лесах или диких обителях». И, наблюдая в себе это наличие лишь немногих желаний, я обрел даже еще большую неустрашимость перед жизнью в диких местах.
Тут мысль посетила меня: «Когда жрецы и отшельники, которые ленивы и недостаточно настойчивы, уходят в удаленные леса или дикие обители, то из-за этой их лени и недостатка настойчивости в них вырастают неумелые ужас и страх. Но это не имеет отношения ко мне, чтобы будучи ленивым и недостаточно настойчивым я оставался в удаленных лесах или диких обителях. Моя настойчивость неослабна. Я один из тех благородных, которые, имея неослабную настойчивость, пребывают в удаленных лесах или диких обителях». И, наблюдая в себе эту неослабную настойчивость, я обрел даже еще большую неустрашимость перед жизнью в диких местах.
Тут мысль посетила меня: «Когда жрецы и отшельники, которые имеют мутную осознанность и не бдительны, уходят в удаленные леса или дикие обители, то из-за их мутной осознанности и недостатка их бдительности в них вырастают неумелые ужас и страх. Но это не имеет отношения ко мне, чтобы будучи с мутной осознанностью и недостаточно бдительным я оставался в удаленных лесах или диких обителях. Моя осознанность установлена. Я один из тех благородных, которые, имея установленную осознанность, пребывают в удаленных лесах или диких обителях». И, наблюдая в себе эту установленную осознанность, я обрел даже еще большую неустрашимость перед жизнью в диких местах.
Тут мысль посетила меня: «Когда жрецы и отшельники, которые не сконцентрированы и с блуждающими умами, уходят в удаленные леса или дикие обители, то из-за этого недостатка в их концентрации и блуждающих умов в них вырастают неумелые ужас и страх. Но это не имеет отношения ко мне, чтобы будучи не сконцентрированным и с блуждающим умом я оставался в удаленных лесах или диких обителях. Я искусен в концентрации. Я один из тех благородных, которые, будучи искусными в концентрации, пребывают в удаленных лесах или диких обителях». И, наблюдая в себе свою искусность в концентрации, я обрел даже еще большую неустрашимость перед жизнью в диких местах.
Тут мысль посетила меня: «Когда жрецы и отшельники, которые имеют психические расстройства, уходят в удаленные леса или дикие обители, то из-за этих психических расстройств в них вырастают неумелые ужас и страх. Но это не имеет отношения ко мне, чтобы имея психические расстройства я оставался в удаленных лесах или диких обителях. Я искусен в различении. Я один из тех благородных, которые, будучи искусными в различении, пребывают в удаленных лесах или диких обителях». И, наблюдая в себе свою искусность в различении, я обрел даже еще большую неустрашимость перед жизнью в диких местах.
Тогда мысль посетила меня: «Что если я, в назначенные ночи, такие как восьмые, четырнадцатые и пятнадцатые по лунному календарю, буду пребывать в местах, навевающих ужас, заставляющие волосы вставать дыбом – у гробниц, что в парках, в лесах и у подножий деревьев? Возможно мне удастся рассмотреть этот страх и ужас». Так, некоторое время спустя, по обозначенным датам, таким как восьмые, четырнадцатые и пятнадцатые ночи лунного календаря, я оставался в такого рода местах, которые навевают ужас и заставляют волосы вставать дыбом. И пока я пребывал там, иногда дикое животное могло пройти, или птица обронить ветку, или ветер начинал мести опавшие листья. Тогда мысль посещала меня: «Может быть это страх идет?» И я подумал: «Почему я просто продолжаю ожидать страх? Что, если я буду подавлять страх и ужас в любом состояния, когда бы они не пришли?» Таким образом, когда страх и ужас приходили во время того, как я прохаживался вперед и назад, я не останавливался, не садился и не ложился. Я продолжал прохаживаться вперед и назад до тех пор, пока не подавлял тот страх и тот ужас. Когда страх и ужас приходили ко мне в то время, пока я стоял – я не начинал прохаживаться, не садился и не ложился. Я стоял до тех пор, пока не подавлял тот страх и тот ужас. Когда страх и ужас приходили ко мне в то время, пока я сидел – я не ложился, не вставал и не начинал прохаживаться. Я сидел до тех пор, пока не подавлял тот страх и тот ужас. Когда страх и ужас приходили ко мне в то время, пока я лежал, то я не садился, не вставал и не прохаживался. Я лежал до тех пор, пока не подавлял тот страх и тот ужас.
Есть, брахман, такие жрецы и отшельники, которые имеют восприятие «дня» ночью, и восприятие «ночи» днем. Это, говорю тебе, лишь их пребывание в обмане. Я же воспринимал день, когда день, и ночь – когда ночь. И если кто-нибудь скажет верно: «Существо, неподвластное заблуждению, явилось в мир ради блага и счастья многих, из симпатии к миру, ради благоденствия, пользы и счастья существ человеческих и небесных» – то это будет справедливо сказано обо мне.
Неослабная настойчивость пробудилась во мне, незамутненная осознанность установилась. Мое тело было тихим и мирным, мой ум – сконцентрирован и однонаправлен. Полностью изолировавшись от чувственности, от неумелых качеств ума, я погрузился и пребывал в первой джхане: в восторге и удовольствии, рожденных изоляцией и сопровождаемых направленной и оценочной мыследеятельностью. С успокоением направленной и оценочной мыследеятельности я погрузился и пребывал во второй джхане: восторге и удовольствии, рожденных уравновешенностью, слиянием ума, освобожденного от направленной и оценочной мыследеятельности – во внутренней неколебимости. С успокоением восторга я пребывал в невозмутимости, осознанный и бдительный, ощущая удовольствие физически. Так я погрузился и пребывал в третьей джхане, о которой благородные говорят: «Невозмутимый и осознанный живет в легкости». С оставлением приятного и болезненного – как и раньше исчезли восторг и разочарование – я погрузился и пребывал в четвертой джхане: осознанности, очищенной невозмутимостью, лишенной приятного и неприятного.
Когда ум был так сконцентрирован, очищен, ярок, незапятнан, лишен нечистоты, гибок, покорен, устойчив и погружен в неколебимость, я направил его на Знание о воспоминании своих прошлых жизней. Я вспомнил множество своих прошлых жизней – одну, две... пять... десять... пятьдесят, сто, тысячу, сто тысяч, за многие эпохи сжатия мира, за многие эпохи расширения мира, за многие эпохи сжатия и расширения мира: «здесь я носил такое-то имя, принадлежал к такому-то сословию, таковой была моя внешность. Таковой была моя пища, таковым был мой опыт удовольствия и боли, таковым было окончание той моей жизни. Покинув это состояние, затем я появился тут. Тут тоже я носил такое-то имя, принадлежал к такому-то сословию, таковой была моя внешность. Таковой была моя пища, таковым был мой опыт удовольствия и боли, таковым было окончание той моей жизни. Покинув это состояние, затем я появился тут». Так я вспомнил множество своих жизней во всех их вариациях и деталях.
Это было первое Знание, которое я обрел во время первой стражи ночи. Невежество было уничтожено – знание возникло; тьма была уничтожена – свет возник, как случается со всяким, кто серьезен, пылок и самоотвержен.
Когда ум был так сконцентрирован, очищен, ярок, незапятнан, лишен нечистоты, гибок, покорен, устойчив и погружен в неколебимость, я направил его на Знание о перерождении существ. Посредством божественного видения, очищенного и превосходящего человеческое, я увидел как существа покидают жизнь и перерождаются, и я различил, как они становятся низменными и высокими, прекрасными и уродливыми, удачливыми и неудачливыми в соответствии с их каммой: «Эти существа, которые придерживались плохого поведения в поступках, речах и мыслях, оскорбляли благородных, были привержены неверным воззрениям, предпринимая действия на основе неверных воззрений, с остановкой жизнедеятельности тела, после смерти, возрождаются на уровне лишений, с плохой участью, в нижних мирах, в аду. А эти существа, которые придерживались хорошего поведения в поступках, речах и мыслях, которые не оскорбляли благородных, были привержены верным воззрениям, предпринимая действия на основе верных воззрений, с остановкой жизнедеятельности тела, после смерти, возрождаются в хороших участях, в небесных мирах». Так, посредством божественного видения, очищенного и превосходящего человеческое, я увидел как существа покидают жизнь и перерождаются, и я различил, как они становятся низменными и высокими, прекрасными и уродливыми, удачливыми и неудачливыми в соответствии с их каммой
Это было второе Знание, которое я обрел во время второй стражи ночи. Невежество было уничтожено – знание возникло; тьма была уничтожена – свет возник, как случается со всяким, кто серьезен, пылок и самоотвержен.
Когда ум был так сконцентрирован, очищен, ярок, незапятнан, лишен нечистоты, гибок, покорен, устойчив и погружен в неколебимость, я направил его на Знание об окончании умственных построений. Я различил, в соответствии с действительностью: «Вот страдание... Вот возникновение страдания... Вот прекращение страдания... Вот Путь ведущий к прекращению страдания... Вот умственные построения... Вот возникновение умственных построений... вот прекращение умственных построений... Вот Путь ведущий к прекращению умственных построений...». И сердце мое, так зная, так видя, освободилось от чувственных построений, освободилось от построения становления, освободилось от построения невежества. С освобождением возникло знание: «Освобожден». Я познал: «Рождение уничтожено, цель чистой жизни достигнута, должное выполнено. И нет большего нигде в мире».
Это было третье Знание, которое я обрел во время третьей стражи ночи. Невежество было уничтожено – знание возникло; тьма была уничтожена – свет возник, как случается со всяким, кто серьезен, пылок и самоотвержен.
Теперь, брахман, если мысль посетит тебя: «Возможно отшельник Готама и сегодня не свободен от влечения, не свободен от неприятия, не свободен от заблуждения, вот почему он предпочитает жить в удаленных лесах и диких обителях» – так не должно видеть. Два веских основания я вижу для себя в том, чтобы жить в удаленных лесах и диких обителях:
    * для своего приятного пребывание здесь и сейчас,
    * и из симпатии к будущим поколениям».
- Поистине, будущие поколения выкажут симпатию Господину Готаме, которая будет достойна того, кто всецело и истинно Самопробужден! Превосходно, Господин Готама! Превосходно! Как если бы поставили на место то, что было обронено, раскрыли сокрытое, вывели на путь заблудившегося, или зажгли светильник во тьме, дабы зрячие могли видеть формы, так же и Господин Готама – посредством многих путей мысли – сделал Дхамму понятной. Я прибегаю к Господину Готаме как к Прибежищу, к его Дхамме и Сангхе монахов. Пусть же Господин Готама запомнит меня как мирского последователя, который обратился к нему за Прибежищем, с этого дня и до конца жизни.



.
٭
© theravada.ru – при копировании материалов
просьба ставить прямую ссылку на наш сайт.