Так
я слышал. Однажды Благословенный пребывал в стране Куру, где находился
город под названием Каммасадамма. Там Благословенный обратился
к монахам так: «Монахи!»
«Учитель!»
– ответили те монахи. Благословенный сказал:
«Занимаетесь
ли вы внутренним изучением, монахи?»
Когда так
было сказано, один монах ответил Благословенному: «Учитель,
я занимаюсь внутренним изучением».
«И каким
образом, монах, ты занимаешься внутренним изучением?»
Затем
монах объяснил, но то, как он объяснил это, не устроило Благословенного1.
Тогда Достопочтенный Ананда сказал: «Сейчас подходящий момент
для этого, Благословенный! Сейчас подходящий момент для этого,
Счастливый! Пусть Благословенный объяснит внутреннее изучение.
Услышав это от Благословенного, монахи запомнят это».
«Тогда слушайте
внимательно, Ананда, я буду говорить».
«Да, Учитель»
– ответили монахи. Благословенный сказал:
«Вот,
монахи, занимаясь внутренним изучением, монах изучает так: «Многочисленные
различные виды страдания, которые возникают в мире, [возглавляемы]
старением-и-смертью. В чём источник этого страдания, в чём его
происхождение, из чего оно порождается и проистекает? Что наличествует,
так что старение-и-смерть возникает? Чего не наличествует, так
что старения-и-смерти не возникает?» По мере того как он изучает,
он понимает так: «Многочисленные различные виды страдания, которые
возникают в мире, [возглавляемы] старением-и-смертью. Это страдание
имеет обретение своим источником, обретение своим происхождением,
оно порождается и проистекает из обретения. Когда есть обретение,
то старение-и-смерть возникает. Когда нет обретения, то старения-и-смерти
не возникает2.
Он
понимает старение-и-смерть, его источник, его прекращение, и
[то, что] путь, ведущий к этому, соответствует его прекращению.
Он практикует таким образом и ведёт себя соответствующе. Такой
[монах] зовётся монахом, который практикует ради абсолютно полного
прекращения страданий, ради прекращения старения-и-смерти.
Затем,
занимаясь внутренним изучением, он изучает так: «В чём источник
этого обретения, в чём его происхождение, из чего оно порождается
и проистекает? Что наличествует, так что обретение возникает?
Чего не наличествует, так что обретения не возникает?» По мере
того как он изучает, он понимает так: «Обретение имеет жажду
своим источником, жажду своим происхождением, оно порождается
и проистекает из жажды. Когда есть жажда, то обретение возникает.
Когда нет жажды, то обретения не возникает».
Он
понимает обретение, его источник, его прекращение, и [то, что]
путь, ведущий к этому, соответствует его прекращению. Он практикует
таким образом и ведёт себя соответствующе. Такой [монах] зовётся
монахом, который практикует ради абсолютно полного прекращения
страданий, ради прекращения обретений.
Затем,
занимаясь внутренним изучением, он изучает так: «Когда возникает
эта жажда, где она возникает? Когда она утверждается, то на
чём она утверждается?» По мере того как он изучает, он понимает
так: «Что-либо в мире, имеющее приятную и неприятную природу:
вот где эта жажда возникает, когда она возникает. Именно здесь
она утверждается, когда она утверждается. И что в мире имеет
приятную и неприятную природу? Глаз имеет приятную и неприятную
природу в мире: именно здесь эта жажда возникает, когда она
возникает. Именно здесь она утверждается, когда она утверждается.
Точно также ухо, нос, язык, тело, ум имеет приятную и неприятную
природу в мире: именно здесь эта жажда возникает, когда она
возникает. Именно здесь она утверждается, когда она утверждается».
Монахи,
любые жрецы и отшельники в прошлом, которые считали [что-либо]
в мире, имеющее приятную и неприятную природу, как постоянное,
как счастье, как «я», как здоровое, как надёжное – [все] они
взращивали жажду. Взращивая жажду, они взращивали обретение.
Взращивая обретение, они взращивали страдание. Взращивая страдание,
они не были свободны от рождения, старения и смерти. Они не
были свободны от печали, стенания, боли, недовольства и отчаяния.
Они не были свободны от страданий, я говорю вам.
Любые
жрецы и отшельники в будущем, которые будут считать [что-либо]
в мире, имеющее приятную и неприятную природу, как постоянное,
как счастье, как «я», как здоровое, как надёжное – [все] они
будут взращивать жажду. Взращивая жажду, они будут взращивать
обретение. Взращивая обретение, они будут взращивать страдание.
Взращивая страдание, они не будут свободны от рождения, старения
и смерти. Они не будут свободны от печали, стенания, боли, недовольства
и отчаяния. Они не будут свободны от страданий, я говорю вам.
Любые
жрецы и отшельники в настоящем, которые считают [что-либо] в
мире, имеющее приятную и неприятную природу, как постоянное,
как счастье, как «я», как здоровое, как надёжное – [все] они
взращивают жажду. Взращивая жажду, они взращивают обретение.
Взращивая обретение, они взращивают страдание. Взращивая страдание,
они не свободны от рождения, старения и смерти. Они не свободны
от печали, стенания, боли, недовольства и отчаяния. Они не свободны
от страданий, я говорю вам.
Представьте,
монахи, бронзовую чашу с напитком, имеющим утончённый цвет,
аромат и вкус, но смешанным с ядом. И мимо проходил бы человек,
подавленный и страдающий от жары, уставший, обезвоженный, жаждущий
пить. И ему сказали бы: «Почтенный, этот напиток в бронзовой
чаше обладает утончённым цветом, ароматом и вкусом, но смешан
с ядом. Если хочешь, пей. Если выпьешь, он доставит тебе удовольствие
своим цветом, ароматом и вкусом, но, выпив, ты повстречаешь
смерть или смертельные муки». И тут же, не обдумав, он выпил
бы напиток, не отверг бы его, и посему повстречал бы смерть
или смертельные муки3.
Точно
также, монахи, любые жрецы и отшельники в прошлом… будущем…
настоящем которые считают [что-либо] в мире, имеющее приятную
и неприятную природу, как постоянное, как счастье, как «я»,
как здоровое, как надёжное – [все] они взращивают жажду... Они
не свободны от страданий, я говорю вам.
Монахи, любые жрецы и отшельники в прошлом…
Монахи, любые жрецы и отшельники в будущем…
Монахи, любые жрецы и отшельники в настоящем, которые считают
[что-либо] в мире, имеющее приятную и неприятную природу, как
непостоянное, страдательное, безличностное, как болезнь, как ужасающее
– [все] они отбрасывают жажду. Отбрасывая жажду, они отбрасывают
обретение. Отбрасывая обретение, они отбрасывают страдание.
Отбрасывая страдание, они свободны от рождения, старения и смерти.
Они свободны от печали, стенания, боли, недовольства и отчаяния.
Они свободны от страданий, я говорю вам.
Представьте,
монахи, бронзовую чашу с напитком, имеющим утончённый цвет,
аромат и вкус, но смешанным с ядом. И мимо проходил бы человек,
подавленный и страдающий от жары, уставший, обезвоженный, жаждущий
пить. И ему сказали бы: «Почтенный, этот напиток в бронзовой
чаше обладает утончённым цветом, ароматом и вкусом, но смешан
с ядом. Если хочешь, пей. Если выпьешь, он доставит тебе удовольствие
своим цветом, ароматом и вкусом, но, выпив, ты повстречаешь
смерть или смертельные муки». И тот человек подумал бы: «Я могу
утолить свою жажду водой, сывороткой, кашей или супом, но мне
не стоить пить этот напиток, поскольку, если я сделаю так, это
приведёт меня к вреду и страданию в течение долгого времени».
Обдумав, он бы не выпил напиток, но отверг бы его, и посему
не повстречал бы смерть или смертельные муки4.
Точно также,
монахи, любые жрецы и отшельники в прошлом… будущем… настоящем
которые считают [что-либо] в мире, имеющее приятную и неприятную
природу, как непостоянное, страдательное, безличностное, как болезнь,
как ужасающее – [все] они отбрасывают жажду… Они свободны от
страданий, я говорю вам».
|